Повесть Алины Витухновской экранизирована в жанре криминального кино

16 июля 2019 года

Сергей Гурьев и Андрей Минин

На видеохостинговом сайте YouTube выложен фильм по повести Алины Витухновской «Последняя старуха-процентщица русской литературы». Адаптацию текста провёл и стал режиссёром картины Андрей Минин, текст в фильме читает Сергей Гурьев, оригинальную музыку написал Артур Манукян, оператором картины выступила Маша Ш.

Андрей Минин — драматург, журналист. Учился в РУДН. Сотрудничает с театром «Тень» (Москва) в качестве автора. Для театра писал адаптации Шекспира, Островского, инсценировки сказок и мифов. В том числе, как автор, участвовал в проекте «Куккафе «У.Шекспира»», получившем премию «Золотая Маска» за 2015 год[1]. Является автором инсценировок по произведениям Юрия Мамлеева, Андрея Платонова и Алины Витухновской.

Сергей Гурьев — дипломированный искусствовед, музыкальный литератор, автор и редактор самиздатовских фэнзинов, теоретик и практик отечественного андеграунда, один из создателей и вокалист рок-групп «Чистая любовь», «Полный буддизм» и «Усечённый буддизм», культуртрегер и перформер. Кинокарьера Сергея включает участие в фильмах Натальи Чумаковой «Здорово и вечно», «Следы на снегу» Владимира Козлова, «Весна в Париже. Группа Лайда. История создания альбома» Дениса Борисова, «Чистая любовь. Муви» Майкла Якобсона (Морозова). В этих картинах Гурьев выступал в амплуа камео. Сергей сыграл роль Mad professor’а в картине «No comments» также созданной окружением группы «Лайда».

Гурьев участвовал в создании радиоспектаклей аудиотеатра Дмитрия Урюпина «Обыкновенное чудо» (роль — Король) и «Улитка на склоне» (роли: Заводной Танк, Хилый старик, Человек в белье). Этот опыт был использован в работе над новой картиной.

Мы имеем возможность задать создателям фильма несколько вопросов.

Говорим с Андреем Мининым

ВН Почему для фильма выбран текст именно Витухновской, как появилась идея картины?

Андрей Минин: Я считаю Алину Витухновскую одним из самых интересных поэтов современности, также мне близки её философские идеи, её концепция «добытия», которая перекликается со ставшим сейчас модным направлением «антинатализм». Поскольку я писал для театра, занимался адаптациями и инсценировками, вполне закономерно появилась идея сделать что-то по Витухновской. Алина сама предложила написанную в 1996 году повесть «Последняя старуха-процентщица русской литературы». В ней на фоне некой антиутопической реальности — (Россия оккупирована Китаем, при этом, ведется планомерное уничтожение рыб, в том числе, аквариумных — разворачивается детективный сюжет — некий «инженерик» сначала прячет у себя малька в банке, а затем убивает свою мать, которая узнает об этом и может донести (аллюзия на убийство Раскольниковым старухи-процентщицы, отсюда и название). Я написал театральную инсценировку, однако реализован этот проект по ряду причин не был. Спустя несколько лет появилась идея переделать инсценировку в киносценарий и снять фильм. Поскольку снимать его предстояло практически без какого-либо бюджета, сама собой возникла концепция псевдодокументального фильма, в котором рассказывается о преступлении «инженерика», такая пародия на низкокачественный телепродукт криминальной тематики. В нем как раз уместно всё то, что есть в фильме — использование кадров из старых фильмов, всяческие накладки, повторы, и прочее.

Афиша фильма «Последняя старуха-процентщица русской литературы»

ВН Как вы думаете — почему персонаж повести зовётся «инженерик»? Не «поэтик», допустим, не «солдатик»?

Андрей Минин: Мне кажется, Витухновская подразумевала самые негативные ассоциации со словом «инженер», особенно связанные с советским обществом — некий среднестатистический советский человек, «винтик системы» и т. д. И, при этом, иногда способный на непонятный и, главное, совершенно бессмысленный, индивидуальный бунт.

ВН Но, в таким случае, несёт ли фильм социальный, актуальный, политический заряд или это скорее, эстетическое высказывание — на злобу дня?

Андрей Минин: Лично для меня в нем точно нет никакого социального или политического заряда, это чисто эстетическое высказывание. Но я не отрицаю, что это кто-то может там увидеть, и будет прав — такова вообще специфика подобного жанра.

ВН Кто же этот человек, который поймёт, примет вашу картину? Какие струны в душе должен затрагивать фильм?

Андрей Минин: Чем больше людей, тем лучше! (улыбается) Если чьи-то «струны в душе» фильм затронет — будет очень хорошо, но для меня это в первую очередь чисто интеллектуальная конструкция.

ВН Кто-то уже видел фильм. Расскажите, как люди его воспринимают? Есть ли какие-то стандартные ошибки восприятия?

Андрей Минин: Я считаю, что подобный фильм должен сопровождаться неким минимальным вводным описанием, что это псевдодокументальный фильм про преступление, которое описано в повести Витухновской и т. д. Без него многие могут ничего не понять, и это не их вина, это особенность жанра. А так… в основном, всем нравится…

ВН Как вы познакомились с Гурьевым? Читали ли его тексты до начала работы?

Андрей Минин: У нас были общие знакомые, несколько лет назад стали много общаться, в том числе, появились некоторые общие дела. Его тексты, разумеется, читал. Когда возникла необходимость в человеке для чтения закадрового текста (о роли профессора Форда тогда речи не шло), сразу подумал про Гурьева.

ВН Видели ли вы Сергея на сцене, на экране — до съёмок? Подсказывали ли ему какие-то пластические, эмоциональные решения? Или он сам, как образ, вписывался в идею картины.

Андрей Минин: Видел и на сцене, и на экране. В принципе, я был уверен, что в том, что касается роли Зигмунда Форда, он сам со всем справится. Стоит сказать, что моё участие в съемке эпизодов с «профессором» было минимальным. Гурьева снимала оператор, Маша Ш., и, фактически, они вдвоем всё придумали и сняли. Я старался скорее не мешать, в итоге конечный результат оказался, по моему мнению, близкий к идеальному.

ВН Гурьев — человек с непростым внутренним миром, выработанным годами мировоззрением. Были ли в работе с ним какие-то концептуальные, человеческие проблемы? Удовлетворены ли вы его работой, как актёра?

Андрей Минин: Работой полностью удовлетворен, проблем не было, за тем исключением, что он — перфекционист, а я считаю, что искусство не стоит никаких жертв, и даже затраты времени и сил должны быть оправданы потенциальным результатом.

ВН Фильм опубликован в Интернете. Думали ли вы над его дальнейшей судьбой? Продвижением, показами, презентациями?

Андрей Минин: Пока точно могу сказать, что планируем отправить его на несколько фестивалей (все — зарубежные), на которые он подходит по формату.

ВН Расскажите, как формировалась музыкальная палитра фильма.

Андрей Минин: В фильме звучит «Варшавянка», Erbarme dich Баха из Страстей по Матфею в версии 386DX (попала в фильм благодаря Сергею Гурьеву) и авторская музыка Артура Манукяна. На последнем элементе музыкального пейзажа стоит остановиться отдельно. Артур — врач, переводчик и при этом — непрофессиональный композитор (так он сам себя назвал, когда мы познакомились). В 2015 году он, по моей просьбе, написал музыку для другого проекта, в котором я принимал участие. Там была нужна музыка в стиле «немого кино». В итоге тот проект не состоялся, а музыка осталась, а когда я стал заниматься фильмом по Витухновской, я понял, что эта музыка очень хорошо туда впишется.

Говорим с Сергеем Гурьевым

ВН Каков твой вклад в режиссуру, работу над сценарием?

Сергей Гурьев: Что касается профессора Зигмунда Форда, там надо было говорить на камеру, и режиссер волновался, что я не смогу выучить такой объем довольно безумного текста. Я решил, что американскому профессору не к лицу говорить по-русски — и он будет нести англоподобную абракадабру, а якобы закадровый перевод на русский можно зачитать поверх нее и с листа. И тогда его речь не надо будет учить наизусть… Мне кажется, этот фокус удался. Кроме того, я его текст немного подкорректировал на свой вкус.

Кадр из фильма «Последняя старуха-процентщица русской литературы»

ВН Опиши нюансы этой работы. Она смотрится вполне в «твоём» стиле, но не создает ожидаемого ощущения иронии, ты там серьёзен и даже, порой, агрессивен.

Сергей Гурьев: Я старался читать закадровый текст с интонационным минимализмом, чтобы туда, не дай бог, не пролезли какие-то ёрнические или сатирические нотки. Разве что, пытался местами придать метафизическую окраску… Благо, можно было оттянуться на образе профессора Зигмунда Форда, где, наоборот, дал огня по полной.

ВН Ты уже довольно долгое время публично говоришь, пишешь, но — слова, то есть выражаешься вполне вербально. При этом, ты всегда был склонен и к невербальным высказываниям, какие-то ситуации даже стали легендами. Не оказалось ли вдруг, что некоторые темы, смыслы без слов можно не просто точнее донести, но даже и самому энергетически разрядиться полнее?

Сергей Гурьев: Конкретика и смысл в тексте мешают, да. Гнать на несуществующем языке намного приятнее: реальная скорость течения мысли никак не сковывает динамику речи.

ВН Нет ли во всём в этом (не в картине даже, а в ситуации вокруг) каких-то доисторических аллюзий? Помню коллаж, где ты выпрыгиваешь из куста на картине Куинджи, помню изобретённый нами термин «астралопитек»… Такой способ общаться, наверное, был для предков людей идеальным и единственным, теперь он опять актуален?

Сергей Гурьев: Ну, если считать нонвербальные коммуникации доисторическими аллюзиями, то безусловно. Кстати, если вспомнить «Чао, мачо» Феррери, там эта формула полностью отстроена… А наш фильм — тоже в какой-то мере о потере словами смысла — там, где они являются языком информации, уж точно. Изначальная речь профессора процентов на 70 состоит из клёкота — правда его не слышно, но это вполне себе такой 25-й кадр.

ВН Фильм мне показался вполне роднёй старой советской картине «Преступление и наказание» — Питер видели там как-то так же. Может быть также думали раньше Пиросмани, Руссо, это всё отражение в наше время примитивизма плюс такая, доморощенная готика и т. п.? А какие у тебя ассоциации с картиной — теперь, когда прошло время?

Сергей Гурьев: Ассоциации — наверное, главным образом, кинотреш типа того же Эда Вуда, который в фильме использован. По идеологии и философии — наверное, «Матрица» Вачовски, тогда еще братьев. По эстетике — «Оно», только не то, которое по Стивену Кингу, а Сергея Овчарова по Салтыкову-Щедрину, с музыкой Курёхина.

Кадр из фильма «Последняя старуха-процентщица русской литературы»

ВН А как ты, после этой работы, относишься к Витухновской?

Сергей Гурьев: В свое время, как и многие, запал на образ эффектной девушки за решёткой, травимой государством, который сама Алина сознательно репродуцировала. Кстати, на мой вкус, более талантливо, чем позднее «Пусси Райот». Из ее стихов люблю строчку «Мы соки пьем из восковых фигур». Она, кстати, могла бы стать хорошим эпиграфом к фильму!

ВН Тема «смешения» Китая и России поднималась многократно — от анекдотов до позитивных романов Ван Зайчика. Как она звучит для тебя сегодня?

Сергей Гурьев: Я это воспринимаю как метафору миазмов постинформационного общества. Где информация не сообщает какую-то правду о том, что происходит в мире, а является инструментом манипулирования массами. И, как реакция на это, поднимаются волны конспирологического бреда.

ВН Не устаю вспоминать цитату: «Инженер?! … этот открыто светящийся интеллект, этот свободный и необидный юмор, эта лёгкость и широта мысли, непринуждённость переключения из одной инженерной области в другую и вообще от техники — к обществу, к искусству. Затем — эту воспитанность, тонкость вкусов: хорошую речь, плавно согласованную и без сорных словечек, у одного — немножко музицирование, у другого — немножко живопись. И всегда у всех — духовная печать на лице…» (Александр Исаевич Солженицын).

А что такое для тебя вообще «инженер» — инженерик — в оценке повести и фильма? Насколько тут это важное слово для описания актуального момента, падения и стагнации?

Сергей Гурьев: У меня тут, скорее, звучит гребенщиковская «Я инженер на сотню рублей, и я больше не получу». Тот, правда, старался «не портить прекрасный вид», а этот сорвался с цепи.

ВН Когда писался роман Достоевского, отношение к «процентному капиталу» было понятное — примерно такое же, как и в библейские времена изгнания из храма. Так что же, фильм констатирует, что мы, как цивилизация, вернулись в XIX век или ещё дальше?

Сергей Гурьев: Мне это видится не так, а как движение вперед, в плане усугубления вышеупомянутого постинформационного общества. Просто впереди все плохо, прекрасная точка равновесия давно пройдена и возврата к ней нет. Когда конкретно человечество ее миновало, можно спорить.

ВН Хорошо, для завершения, поговорим о музыке. Появление в фильме композиции проекта 386DX произошло по твоей инициативе?

Сергей Гурьев: 386 DX для меня тут — уместный символ и образ той цивилизации симулякров, которая в фильме метафорически описана… Когда я произнес последние слова закадрового текста про то, что «всё равно спасения нету», вдруг у меня в голове мгновенно сам собой заиграл трек Erbarme dich Баха в версии этого проекта друга моей юности Лёши Шульгина.

А так как в фильме Россия оккупирована Китаем, тут уместно вспомнить смешной случай, отражающий еще один символический пласт. Как-то Шульгин принимал участие в фестивале СКИФ в Питере, который проходил там одновременно в нескольких соседних залах. Я, перебегая из одного в другой, прибежал к выступлению Шульгина, когда оно уже началось, у входа в зал была давка, пролезть внутрь невозможно, а внутри в тот момент звучал, правда, не Бах, но «Группа крови» от 386DX. И я услышал показательный диалог в задних рядах давки: «Кто там выступает-то? — Да какой-то китаец под компьютер Цоя поёт, очень смешно!» То есть, пение 386DX идентифицировалось людьми как китайское… В общем, я предложил режиссеру эту идею с Бахом, получил добро, потом договорился с Шульгиным, и так этот его шедевр, не включенный ни в один официальный альбом проекта, нашел у нас такое прекрасное применение.

ВН Хорошо. Странно было бы, имея ввиду твоё образование и карьеру, не попросить тебя сформулировать итоговые мысли о картине, проанализировать её.

Сергей Гурьев: В этой работе я увидел возможность как-то передать свои ощущения от жизни в эпоху гиперреальности, от цивилизации симулякров, где все мы, по сути, обитаем. Так же, как во времена появления концептуализма, он мощнее всего нашел себя в совке, так же именно здесь как нигде выпукло находит для себя почву учение Бодрийяра. Ведь невозможно понять, что за Россия возрождена у нас после падения СССР. Ясно, что и не царская, и не та, что была между февралем и октябрем 1917-го, а просто полнейший фантом. Какие-то идеологемы разных времен, включая чисто советские, используются в манипулятивных целях — те, которые для этого подходят лучше всего, и только. Надстройка определяет базис во всей красе, никакой реальности нет в помине. Все эти расклады в повести Витухновской в интерпретации Минина, по-моему, прекрасно отражены.


Смотреть и слушать править

Примечания править

Ссылки править

Источники править

 
Это эксклюзивное интервью взял HominiLupus (HominiLupus) специально для Русских Викиновостей. Его проверил и опубликовал редактор Александр Красоткин (Krassotkin). Вы можете свободно без согласования и выплаты вознаграждения копировать, распространять и изменять это интервью в любых целях, включая коммерческие, однако вы обязаны указать автора, источник и лицензию. Например, так: HominiLupus, Александр Красоткин; Викиновости; CC BY 2.5. Вы также должны обозначить изменения, если таковые были сделаны. Лицензии изображений уточняйте на их страницах на Викискладе.

Комментарии

Викиновости и Wikimedia Foundation не несут ответственности за любые материалы и точки зрения, находящиеся на странице и в разделе комментариев.