Светлана Прокопьева о приговоре, штрафе и о том, что происходит с журналистикой в России
9 июля 2020 года
Ксения Туркова: Первое, что хочется сказать, когда я начинаю с вами разговор, — это, конечно, поздравляю. Но с другой стороны, я понимаю, что «поздравляю» звучит странно, потому что мы, по сути, поздравляем с таким половинчатым решением, с тем, что приговор был не очень суровым, и что, слава богу, совсем не закатали в тюрьму. Какие у вас были чувства по этому поводу?
Светлана Прокопьева: На самом деле первое, что я испытала, — огромное облегчение, потому что представить себе, что из обычной жизни ты раз — и перемещаешься в какую-то криминальную среду, в колонию, где не все невиновные люди, не все ни за что сидят, хотя и такие наверняка тоже есть — с недоказанной виной, с недостаточно доказанной виной… Мне было страшно это представить, потому что у меня есть какие-то свои планы, какие-то свои мечты, я что-то планировала сделать в своей обычной жизни и настраивалась на эти планы, серьезно к ним готовилась, и вдруг раз — и все это просто перечеркивается. То есть, одно дело — смириться с тем, что тебя незаконно преследуют, а я считаю, что мое преследование совершенно незаконно, и другое дело — испытать это физически. Этого очень хотелось избежать, и я действительно очень рада, что этого избежала. Я смотрю на свои фотографии, когда я выходила из зала суда, и вижу счастливого человека. Это очень странно: человек выходит уголовником, с обвинительным приговором, со штрафом в полмиллиона рублей и расплывается в счастливой улыбке. Представляете, до чего дошло?
КТ: Вы ожидали именно такого итога?
СП: Весь здравый смысл во мне, все еще не убитый этим процессом, вопиял о том, что да, конечно они не должны меня посадить, потому что это было бы уже откровенно репрессивным действием, и — в условиях масштабной общественной поддержки, в условиях международной поддержки — это было бы просто жесткой провокацией со стороны государства. Поэтому я действительно надеялась на это, но, тем не менее, половиной души я верила, что может быть реальный срок, и я боялась реального срока по-настоящему.
КТ: Если говорить о штрафе, насколько я поняла, некоторую часть уже собрали прямо там, что называется, не отходя от кассы…
СП: Это удивительно: я вышла и первое, что увидела, — такую пластиковую прозрачную коробочку, и там деньги лежат. И они говорят мне: «На, это тебе». Обалдеть просто. Представляете, насколько все-таки люди понимают смысл происходящего, насколько доверяют своему чувству, нравственному, профессиональному, насколько доверяют моему адвокату и мне. Но это на самом деле не очень сложно, потому что если вы читали текст моей колонки, то там же видно, что это просто критика, что это просто попытка разобраться в ситуации, просто анализ, попытка объяснения. Это не оправдание терроризма. Оправдание терроризма — это [говорить] да, он молодец, он герой, давайте все делать так, вот так и надо. Нет там такого и близко даже, правда же? И поэтому я продолжаю настаивать на том, что я права. А эти деньги — да, это был большой сюрприз, приятный, я не смогла от них отмахаться. Мне пришлось их взять. Они собрали десятую часть штрафа, и конечно же, я их просто отложу и буду знать, что они есть, и если мы штраф не оспорим, то они пойдут на выплату штрафа. Если мы вдруг штраф оспорим и его не будет, я просто передам эти деньги другим жертвам режима, скажем так.
КТ: Вы примете какую-то общественную поддержку, если вам соберут деньги?
СП: Я еще думаю на этот счет, потому что это не очень честно, конечно: я не самый нуждающийся узник, не самый нуждающийся политзэк из тех, которые есть в России, чтобы апеллировать к общественной поддержке, но если я пойму, что мне действительно не собрать 500 тысяч, то я, конечно, попрошу. Дело в том, что мне коллеги еще в самом начале уголовного процесса присудили премию «Редколлегия» — четыре тысячи долларов. Они спокойно лежат заблокированные на моих счетах. Я же в списках Росфинмониторига, счетами не владею, и там эта сумма лежит в неприкосновенности, а это, считай, половина штрафа.
КТ: Что касается вашей колонки, наверняка у вас были вопросы к тому, как проводилась лингвистическая экспертиза, насколько компетентны были лингвисты, которые ее делали.
СП: Когда я читала [заключения] экспертизы, у меня был всего один вопрос: откуда вы все это взяли? То есть я вижу вывод эксперта и понимаю, что он не имеет отношения к моим мыслям, которые я вкладывала в текст. Как автору мне это абсолютно не надо доказывать. Я просто вижу, что это не так. Ну, может быть, суд считает, что это попытка уйти от ответственности — эти мои заявления. Но я вам честно говорю: это не так. Поэтому у меня всегда был вопрос: откуда они вытаскивают эти выводы и как они их вытаскивают? И я вижу, например, заявления в одной из экспертиз, в которой говорится: автор неоднократно утверждает, что у Михаила Жлобицкого (архангелогородца, подорвавшего себя в здании УФСБ — прим.ред.) не было другого способа, что он был вынужден это сделать. А я начинаю просматривать текст и не вижу, где я об этом заявляю. Я об этом не говорю. Я, наоборот, показываю, что есть другие способы, а он их не увидел. Значит, он посчитал, что это не работает. То есть это реконструкция мыслей Жлобицкого, но совсем не мое утверждение о том, что у него не было каких-то других условий, что у него не было выбора и не было возможности по-другому выразить свой протест. И там постоянно так: делается вывод, который можно потом преподнести как доказательство в пользу обвинения — как признак оправдания терроризма, но он не подкрепляется словами, собственно говоря, из моей колонки, к моим текстам они не апеллируют.
КТ: Вы пытались привлечь независимых экспертов?
СП: Конечно же, первым делом мы думали, что нам нужна независимая лингвистическая экспертиза. Но суд не считает, что мы нашли независимых экспертов, он считает, что мы купили всех с потрохами, ангажировала всех каким-то неизвестным образом, чтобы они написали исследование с нужным нам результатом. Непонятно, почему мнение эксперта не приняли. Это просто профессионально сделанная работа. И оправдательные выводы, которые сделаны в мою пользу, — они объективные, они обоснованные. Это видно из текста, что они объективные и обоснованные, потому что не может быть других выводов. Там нет никакого оправдания терроризма. Для этого не надо покупать экспертов, для этого не надо их, я не знаю, упрашивать. Для этого не надо искать заряженного идеологически человека, который из принципа напишет не так, как это видит следствие. Понимаете, это правда так. И то, что суд этого не видит, это просто такой предвзятый подход.
КТ: Как вы думаете, почему так получилось, что за вашим делом, за вашим приговором последовала целая череда, какой-то вал арестов, обысков. Почему это происходит?
СП: Да, это очень странно. Как будто они специально ждали и как будто это вот такой ответ: не успокаивайтесь, ничего для вас не закончено, вы не победили, не одного, так другого. Это как будто похоже на войну с корпорацией, с нашей корпорацией — с журналистами. То есть вот вас, Прокопьеву, мы не сожрали — пускай расплачивается — а кого-нибудь другого сожрем. Может, измором они нас хотят взять, не знаю… По одному. Я уверена, что с делом Ивана Сафронова тоже все нечисто. Как журналист — человек, который обязан искать информацию, предоставлять информацию обществу, вдруг оказывается допущенным к гостайне и вдруг он ее продает…
КТ: Оказывается, еще и с 2012 года продает….
СП: Да, и что это мы ждали все это время, интересно, если вы с 2012 года знаете, что журналист гостайны продает. Что же за гостайны такие? Не такие уж важные, что ли?
КТ: Как вы думаете, как изменится журналистика после вашего дела?
СП: С одной стороны, мы уже много раз говорили о том, что все равно начинает нарастать осторожность. Осторожность, которая граничит с самоцензурой, и мы все сейчас должны балансировать на том, чтобы не свалиться в самоцензуру, потому что если мы туда свалимся, то все — считай, силовики сделали свою работу, заткнули нас. Затыкать нас нельзя. А с другой стороны — я смотрю, что люди становятся смелее в какой-то мере тоже, потому что они понимают, что нас ставят в условия, где мы останемся без профессии, мы останемся без работы. А если мы останемся без работы и свободной прессы в России не будет, то в России вообще никакой свободы не будет. Свобода начинается с возможности иметь свое мнение, выразить свое мнение, поделиться мнением, показать его. Следовательно, если мы не можем свободно говорить, а что еще мы можем свободно делать?
КТ: Что Вы будете делать? Будете ли вы заниматься каким-то своим проектом или продолжать работать как работали?
СП: Нет, я продолжаю работать как работала. Единственное, что работник из меня сейчас неважный, потому что я все время мечусь: сначала по судам, сейчас отрабатываю свой журналистский долг — с коллегами общаюсь постоянно. Но рано или поздно вернусь, наконец, на работу. Буду работать дальше.
КТ: Вам наверняка много раз задавали вопрос, не хотите ли вы уехать из России.
СП: Постоянно. Много раз мне задавали этот вопрос, и, может быть, наверное, ФСБ и ждет, как только я рыпнусь куда-нибудь в сторону границы, чтобы тут же меня закатать. Но нет. Нет у меня таких планов. Я никуда не собираюсь сбегать. Но я еще все-таки историк, и у меня за плечами багаж знаний о том, что моя страна вообще-то большая, крутая и с мощной культурой — своей, очень своеобразной, очень сильной, со своим нравственным капиталом, который никуда не девается. У нас масса преимуществ, на самом деле, по сравнению с другими народами, с другими странами, и мне очень обидно, что сейчас это все оказывается погребено под каким-то панцирем, под каким-то щитом силовиков, через который ничего не может пробиться. Я вижу вокруг себя людей, они замечательно находят общий язык между собой, даже если все они разные. Просто если они видят друг в друге человека, соседа. В русском языке слово «другой» — родственное слову «друг». Не в каждом языке такое есть. Поэтому, конечно, я остаюсь оптимистом и хочу именно здесь дожить до прекрасной России будущего.
Источники править
Любой участник может оформить статью: добавить иллюстрации, викифицировать, заполнить шаблоны и добавить категории.
Любой редактор может снять этот шаблон после оформления и проверки.
Комментарии
Если вы хотите сообщить о проблеме в статье (например, фактическая ошибка и т. д.), пожалуйста, используйте обычную страницу обсуждения.
Комментарии на этой странице могут не соответствовать политике нейтральной точки зрения, однако, пожалуйста, придерживайтесь темы и попытайтесь избежать брани, оскорбительных или подстрекательных комментариев. Попробуйте написать такие комментарии, которые заставят задуматься, будут проницательными или спорными. Цивилизованная дискуссия и вежливый спор делают страницу комментариев дружелюбным местом. Пожалуйста, подумайте об этом.
Несколько советов по оформлению реплик:
- Новые темы начинайте, пожалуйста, снизу.
- Используйте символ звёздочки «*» в начале строки для начала новой темы. Далее пишите свой текст.
- Для ответа в начале строки укажите на одну звёздочку больше, чем в предыдущей реплике.
- Пожалуйста, подписывайте все свои сообщения, используя четыре тильды (~~~~). При предварительном просмотре и сохранении они будут автоматически заменены на ваше имя и дату.
Обращаем ваше внимание, что комментарии не предназначены для размещения ссылок на внешние ресурсы не по теме статьи, которые могут быть удалены или скрыты любым участником. Тем не менее, на странице комментариев вы можете сообщить о статьях в СМИ, которые ссылаются на эту заметку, а также о её обсуждении на сторонних ресурсах.
